ИСТОРИЯ МИХАИЛА ТУГАРИНОВА, составленная по его рассказам
Я родился 10 сентября 1911 года в Москве в доме моего деда Владимира Яковлевича Шмемана и бабушки Марии Николаевны (как сейчас выяснилось этот дом находился по адресу: Мясницкая ул., Чудовский пер. д. 10), куда моя мама Анна Владимировна Тугаринова приехала на время родов из Петербурга. Мои родители жили в Петербурге на территории Путиловского завода, где работал мой отец инженер-механик Иван Алексеевич Тугаринов.
Родители развелись в 1913 году. Мой брат Борис должен был остаться с мамой, а я с папой. Но я жил то с папой, то с мамой и ее новым мужем полковником Прокофьевым. Он был инвалид, без ноги. Самые первые мои воспоминания касались путешествия за границу, где я увидел павлина, вдруг распустившего хвост и испугался. Мама рассказывала, что мы были тогда в Бельгии. В 1914 году началась война и возвращаться пришлось через Англию. Было опасно плыть на корабле, все были напуганы.
Потом я жил в Петербурге на Морской, или на Майской (не помню), это где-то возле канала, но каналов в Петербурге много. Видимо это была квартира полковника Прокофьева. Какое-то время я жил и у папы в семье. Когда родился его сын Алексей я присутствовал при его крещении - я это помню. Мне говорили: "Смотри, это твой братик".
Брат Борис тогда собрался поступать в кадетский корпус, получил бумаги о своем дворянском происхождении. Они хранятся у его дочери в Брюсселе. Но революция, видимо, этому помешала.
Во время революции в 1917 году в Петербурге было неспокойно и отец послал меня, чтобы я жил с мамой, братом Борисом, няней и полковником Прокофьевым на даче около Гатчины. Однако осенью туда явились трое красных солдат (Буденного?) в красных шапках и красных штанах. Они вели себя очень грубо и кто-то из деревни (дачники?) убил одного из них на дороге рядом с деревней. Два убежали и угрожали вернуться с подкреплением. Мама сказала, что надо убегать. Многие из деревни стали убегать. Мы шли пешком через лес, скрываясь. Шли очень долго и далеко (полпути к Эстонии), вышли к железной дороге и сели на поезд идущий к границе Эстонии. Няня осталась в России. Эстонскую границу, кажется, тоже пересекали пешком.
Но на границе нас задержали эстонские пограничники и дальше не пропустили, а поместили в карантин на 40 дней. Жить пришлось в товарном вагоне около Нарвы. Вокруг было уже много снега. Ночью в вагоне было 70-80 человек, большинство солдаты. Питались американским жиром из коробок (это была американская помощь). Делали из этого жира блины с водой (и мукой?) и жарили на улице на костре или на печурке в вагоне.
Эстонцы, видя, что больных нет, немного сократили срок карантина. И мы смогли устроиться в Эстонии. Но свободного передвижения не разрешили, а распределяли беженцев по городам и поселкам без права переселяться в другие места. Нас поселили в поселок Гапсталь. В результате я практически два года не учился. Школа там была начальная и в одной комнате учились и большие и маленькие. Причем обучение шло на эстонском и шведском языках. Я не знал ни того, ни другого, и учебы для меня почти не было. А Борису повезло больше - он учился в нормальной школе в Нарве, а до этого учился в хорошей школе в Санкт Петербурге.
Иногда мне жаль, что я не остался с отцом, жизнь тогда сложилась бы иначе, хотя я понимаю, что в России были бы другого рода трудности.
Потом Борис поступил в университет в Юрьеве (Тарту) и проучился там один год. Тогда русским беженцам многие помогали. Кардинал Мерсье помогал русским беженцам-студентам, и помог Борису получить стипендию для обучения в Лувенском университете в Бельгии. И в 1924 году Борис поехал туда и жил год и три месяца один. А я с мамой и полковником Прокофьевым остался в Эстонии. Нас нашла моя няня, которую мы бросили в России. Как она нас нашла не знаю, она ведь языков не знала, читать и писать не умела. Но благодаря ей я не забыл русский язык. Мама говорила со мной дома по-французски, чтобы подготовить меня к Бельгии. В школе и в поселке говорили по-эстонски. А няня говорила со мной по-русскии, и все повторяла "не забывай, что ты русский".
Сестра мамы София в это время уже жила в Бельгии. Еще в России она вышла замуж за обрусевшего бельгийца. Его звали Александр Мишель - дядя Шура. Он не собирался уезжать из России. Но во время революции обстоятельства заставили и они без помех уехали и поселились в Бельгии, что ему как бельгийскому подданому было легко. Пэтому моя мать решила переехать в Бельгию.
Полковник Прокофьев взялся помогать одному нотариусу продать эстонскому государству графское имение и получил комиссионные (деньги за посредничество). На эти деньги он отправил нас в Бельгию, а сам остался в Эстонии. О его дальнейшей судьбе я не знаю. Было какое-то письмо, но в Бельгию он не приезжал. Мы уехали в Бельгию в 1925 году, мне было 14 лет. Жили в Брюсселе. Один раз в месяц приезжал Борис из Лувейна.
Родители мамы Владимир Яковлевич и Мария Николаевна Шмеман во время революции уехали из России в Ригу. Дед Владимир Яковлевич лежал 13 лет парализованный. Мы их посетили. Помню, я подходил к деду, лежащему на постели. Видимо это было при поездке из Эстонии в Бельгию. Дедушка и бабушка скончались в Риге в 30-е годы. Брат моей мамы Николай Шмеман был расстрелян большевиками в Архангельске, после того как англичане отказались взять его на корабль, отплывающий в Европу. О судьбе ее сестры Веры и остальных ее родственников я ничего не знаю. Нам говорили, что какие-то Шмеманы есть в Париже, но контактов с ними не было.
Сначала мама думала, что в Россию мы вернемся скоро, через год. Деньги еще были. Она устроила меня в шикарную школу для богатых. Но в 1927 году кардинал Мерсье умер. Надежды на стипендию не было. Хорошо еще, что тем, кто получил стипендию раньше дали доучиться.
Потом пришлось перейти в другую школу. Жить стали просто бедно. Мама пыталась устроиться на работу, иногда работала, но получала мало. Продала все, что удалось захватить из России. Даже приходилось голодать. Помню на ужин получал одну картофелину, а так хотелось хотя бы две. Борис жил и учился в Лувенском университете, он там был на полном содержании и нормально питался, но денег никаких не было и у него.
В 1927 году Борис ездил на встречу с отцом Иваном Тугариновым в Берлин, где тот был в командировке для закупки станков для Советской России. А меня мать не пустила, она боялась, что отец меня сразу увезет в СССР, поскольку еще при разводе договорились, что я буду жить с отцом.
С 1926 года я учился в школе. Потом поступил в сельско-хозяйственное училище и учился там с 1929 по 1932 год. Стал агрономом. Однако в Бельгии устроиться на работу никуда было нельзя. Была Великая депрессия, безработица. Все время искал работу и не находил. Приятель помог немного зарабатывать на комиссионных от продажи вина. Я искал знакомых, желающих купить французское вино и доставлял им несколько бутылок неофициально, не платя торговых налогов. Обычно не более 12 бутылок в неделю, вот и весь заработок.
А Борис тем временем кончил университет. Остался при университете. Борис влюбился в Сузанну, дочь бельгийской предпринимателя Целиса. Он с братом владел маленьким заводом в Лувейне. Целису Борис очень нравился и он разрешил дочери выйти за Бориса замуж, хотя знал, что у того не было ни копейки. Борис стал ассистентом у знаменитого профессора в Лувенском университете. Он и дальше сделал блестящую карьеру. Стал профессором, руководителем института, известным ученым. Получил международное признание. Борис еще в студенческие годы имел какие-то неприятные контакты с советскими представителями, и с тех пор боялся НКВД-КГБ. Поэтому даже в 60-х годах, когда Академия наук ГДР наградила его медалью Г.Агриколы, он не решился поехать в Берлин. Считал, что как русского эмигранта его там могут схватить и отправить в Сибирь. Другой бельгийский профессор получил медаль от его имени и привез ее в Брюссель. Борис внезапно умер в Антверпене в 1979 году.
В 1932 году один из моих бельгийских товарищей по сельско-хозяйственному училищу поехал в Африку и вернулся в 1935 году. Узнав, что я без работы, посоветовал поехать тоже в Африку, где больше шансов получить работу. В августе 1936 в Бельгии я нашел копанию, которая была готова направить меня в Африку. Но вдруг получил отказ, так как они не посылали в Африку людей моложе 25 лет, а мне не хватало всего 1 месяца. В сентябре обратился опять, когда мне уже исполнилось 25 лет. В это время в Алжире разбился самолет с двумя директорами этой компании, и никого не оформляли до ноября. В ноябре оформили и в январе 1937 года я отправился на пароходе из Антверпена в Лобиту. Оттуда по суше в Элизабетвиль (сейчас Лубумбаши). Это была многопрофильная компания (Societe General) - она занималась сельским хозяйством, добычей руды, торговлей, имела плантации, шахты, магазины и т.п. Я был приглашен в качестве агронома, но прежний агроном вдруг решил не уезжать, и место оказалось занятым еще на 3 года. На этот срок мне предложили заняться коммерцией. И я стал заниматься коммерцией, торговыми операциями. Когда истекли три года, тот агроном остался еще на срок, а потом началась война и он не смог уехать. А мне сказали, что у меня хорошо получается с коммерцией и посоветовали этим и заниматься.
В Элизабетвиле я жил 4 года. Потом в 1940 году меня послали в буш (кустарник - жаргонное название диких местностей Африки за пределами городов), в поселок Амбрус. Там я был управляющим магазинами для черных. Основная работа: покупать, продавать и главное, считать. Потом еще в другом районе работал до 1946 года. До войны после каждых трех лет полагался отпуск на 6 месяцев в Бельгии, но из-за войны мне только однажды удалось получить отпуск на 6 месяцев в Южную Африку. Объездил и осмотрел много городов Южной Африки. Говорить приходилось на не очень хорошем английском языке, но я не смущался.
Во время войны в поселке при шахте было мало белых: кроме меня три бельгийца, три еврея, два грека, один голандец и еще доктор. И целый поселок негров. Ты спрашиваешь, было ли у нас оружие? Нет, никогда не было. Я возил большие деньги в автомобиле, иногда ночевал с ними в дороге. Нападений тогда я не боялся. Тогда в Африке была другая обстановка, чем сегодня.
В свободный час я иногда ловил рыбу в маленькой речке. Но свободного времени почти не было. Вставал в 6 часов и сразу шел в магазин. В 7 часов 55 минут заходил домой позавтракать и послушать по радио восьмичасовые новости с войны. И опять в магазин. В 18.00 магазин закрывался и я шел ужинать. А в 19.00 дома снова брался за работу - надо было считать и оформить очень много бумаг для фирмы. Поселок снабжался электричеством от вокзала, но только с 18 до 22 часов. Поэтому холодильниками мы не могли пользоваться. В 22 часа лампы три раза мигали и электричество выключалось. Но работать приходилось и после этого. С 22 часов я зажигал две большие керосиновые лампы фирмы Кольман из Канады, которые работали по принципу примуса. Чтобы их разжечь надо было зажечь бензин на горелке, чтобы она нагрелась и после этого керосин начинал испаряться и лампа загоралась. Свет лампы давали, но при этом они очень гудели и сильно нагревали и без того раскаленный африканской жарой воздух комнаты. Приходилось сидеть с прилипавшими от жары к рукам бумагами и считать до поздна.
В 1946 году я стал работать в Комина. Там встретился с будущей женой Кристиной Мишо. И наконец получил отпуск за 10 лет работы в Африке (1937-1947). В сентябре 1949 года мы с Кристиной приехали в Бельгию и в октябре поженились. Но тут врачи сказали, что здоровье у меня отличное и вместо 6 месяцев отпуска, пришлось через 3 месяца возвращаться в Африку.
Эта поездка оказалась полезной и для моей работы. В Брюсселе мне удалось доказать, что люди, которые отправляют товары из Бельгии в Африку, не знают, что нравится черным покупателям, а что - нет. Вернувшись в Африку мы с женой взяли всю торговлю в поселке в свои руки и заказывали те товары, которые быстрее покупались. Жена возглавляла магазин для белых, я - для черных. И еще у нас был гестхаус - дом для гостей, с рестораном и залами для переговоров и банкетов (местный клуб для белых). Все это принадлежало кампании, мы были только управляющими. Приехав в Африку, я с самого начала решил не заводить собственность. Я твердо знал, что я здесь временно, и заработав деньги уеду в Европу. И был прав. Потому что отец моей жены - управляющий железной дорогой - купил дом, а уезжая вынужден был продавать его по гораздо меньшей цене.
Работать нам с женой приходилось очень тяжело. Мы работали 6 дней в неделю по 14 часов, а в воскресенье, как в выходной - только по 10 часов.
Отец жены, начальник железной дороги, жил в 700 километрах от нас. А потом он вышел на пенсию и уехал в Бельгию.
В 1950 году нас с женой родился сын Ив и через некоторое время мы отправили его в Европу с родителями жены. В 1955 году родилась дочь Франсуаз, но через два года в 1957 году мы ее потеряли. Это был большой удар. Я никогда не забуду, как я вез на машине маленький гроб, придерживая его одной рукой, а другой держа руль. Из-за жаркого климата в Африке принято хоронить умерших немедленно, не успев даже осознать потерю. Через год мы перезахоронили маленькую Франсуаз в Бельгии.
В 1957 году в нашем поселке открылась шахта на магнезиум (магний?) и поселок вырос. В тот год Ив приезжал к нам из Европы на полгода. А когда отец жены уехал в 1958 году в Бельгию, Ив уехал с ним, чтобы учиться в школе в Брюсселе.
Мы устали от такой напряженной работы к 1960 году и решили уехать совсем. Передали все дела товарищу и в январе 1960 года на автомобиле поехали через всю Западную Африку в Дюрбан (Южная Африка), осматривая достопримечательности. Там сели на пароход и плыли вдоль Восточного побережья Африки, высаживаясь на 2 дня и осматривая портовые города.
В Брюсселе я купил маленький книжный магазин. От прежнего владельца мне достался традиционный круг покупателей этого магазина и традиционная фирма-поставщик, которая и поставляет продукцию, и забирает нереализованные газеты, и устанавливает стандартные для Брюсселя цены, и получает часть прибыли. Это очень удобно для владельца магазина. Владельцем-управляющим магазина я работал до 1966 года, когда у меня случился инфаркт. Лежал долго (6 недель), поскольку тогда был другой метод лечения инфаркта (это сейчас врачи разрешают ходить).
После этого я продал магазин и стал пенсионером. Чиновники оформили небольшую пенсию, с их точки зрения 42 года работы - это недостаточно, и я должен был бы работать еще 10 лет до 1976 года. До войны в Бельгии положено было работать для полной пенсии до 57 лет, а теперь пенсионный возраст для мужчин 50 лет (25 лет стажа у тех, кто начал работать в 25 лет). Поэтому в 1968 году я нашел не очень трудную работу в банке и работал до 1976, когда начал получать полную пенсию.
Бельгийский министр финансов сейчас недоволен, что я все еще живу и получаю пенсию. Для него, чем меньше пенсионеров, тем лучше. Такое вот письмо я недавно получил от этого министра.
Мы несколько раз пытались установить связи с другими Тугариновыми. Когда узнали, что посол в Голландии - Иван Иванович Тугаринов, написали ему письмо, но ответа не получили. Давно нам рассказывали, что в Ницце до 1 мировой войны в 1905 г. был доктор Тугаринов (медик), но его потомков найти не удалось. О том, что кто-то в 70-х годах написал письмо в Москву Алексею Тугаринову, я ничего не слышал. Борис мне ничего не говорил.
Теперь удалось установить контакты с московскими Тугариновыми благодаря родственникам моей жены, приехавшим в 1991 году в Москву.
Сейчас я полностью свободный пенсионер. Встречаюсь с друзьями из Клуба, работавших в Африке. Там много людей старше меня.
(Примечание: Михайл Тугаринов умер в 1998 году).